Рысь обыкновенная гораздо крупнее, силь­нее и красивее описанных рысей. От них она отличается ростом, сильно развитыми бакенбар­дами и очень коротким хвостом. Длина ее ту­ловища —1 метр 30 сантиметров, длина хвоста — 20 сантиметров. У нее плотное сложение и мощ­ные лапы, напоминающие лапы леопарда. Длин­ные и заостренные уши заканчиваются пучками густых черных волос в виде кисточек до 4 сан­тиметров в длину. Мех густой; на верхней ча­сти тела он рыжевато-серый, перемешанный с беловатым. На голове, шее, спине и боках разбросаны рыже-бурые или серо-бурые пятна; есть пятна и на ногах. Летом мех короче, с рыже­ватым оттенком, зимой длиннее, и оттенок его светло-серый. Вообще же окраска шерсти обыкно­венной рыси очень изменчива, и пятна у различ­ных экземпляров расположены не одинаково.

В Западной Европе эта рысь сохранилась только местами, встречаясь преимущественно на Карпатах и в лесах Скандинавии. У нас она населяет всю область лесов от предгорий Карпат до крайнего востока Сибири.

Встречается эта рысь и в центральных евро­пейских областях СССР, включая и Московскую, а к северу от Волги — в областях Калининской, Ленинградской, Северной, в Горьковском крае, в Татарской республике, и в северных областях тайги, и в лесах по обоим склонам Кавказского хребта, и на Урале, где она распространена вплоть до реки Урала и Оренбурга.

Постоянным местопребыванием рыси служат обширные и сплошные леса, изобилующие раз­нообразной дичью. В островных лесах она по­казывается лишь в исключительных случаях. Обычно рыси подолгу живут в одной местности. Из своего постоянного местообитания они делают только небольшие отлучки, появляясь иногда у проезжих дорог и вблизи деревень. Держатся они большую часть года поодиночке. Рысь очень вынослива в ходьбе; она передвигается шагом или кошачьей рысью и, только преследуя добычу или спасаясь от врага, бежит прыжками. Она довольно хорошо лазает и лег­ко плавает. Слух рыси очень тонкий, зрение острое, но обоняние слабое; осязание развито очень хорошо, причем, как и у других кошек, очень чувствительны усы. Все наблюдатели описывают этого хищника, как осторожное животное, которое не теряет самообладания при опасности и умеет выходить из трудных поло­жений. Эти качества заметны и у рысей, содер­жимых в неволе.

Голос рыси, очень громкий и визгливый, на­поминает до некоторой степени крики дерущих­ся котов. «Я много раз имел случай, — пишет натуралист Оскар Левис, — слышать крик не только моей ручной рыси, но и диких рысей ночью в уединенных лесах. Эти крики — какое-то соединение плача с ревом; они начинаются с высокой ноты и оканчиваются глухо и низко, подобно реву медведя. В ярости, готовясь к за­щите, рысь выгибает спину, ворчит и фыркает. Моя ручная рысь, тихо, по-кошачьи мяукая тон­ким и тоскливым голосом, жадно следила за голубями и курами и подкрадывалась к ним. Когда ее гладили, она от удовольствия продол­жительно мурлыкала и ворчала так же, как домашняя кошка, но только грубее и резче».

Рысь — ночное животное. С наступлением дня она прячется и, если ей не мешают, лежит до наступления темноты. Для своего логовища она выбирает расщелину скалы или чащу, иногда большую яму, нору лисицы или барсука. Же­лая спрятаться или лечь и выбрав место, рысь обыкновенно бросается туда большими прыж­ками, чтобы скрыть свои следы. Здесь она лежит и дремлет по целым часам. Но и во сне она сле­дит за тем, что делается вокруг. Малейший шо­рох заставляет ее поворачивать голову, а если шум усиливается, она тотчас открывает глаза. С наступлением сумерок рысь становится бод­рой и живой, но на охоту выходит лишь ночью. Она часто останавливается и прислушивается, как кошка. По мере возможности она держится своего прежнего пути, ступая по старым сле­дам, особенно зимой. Смешать ее след со сле­дами другого животного нельзя: он больше, чем след самого крупного волка, совершенно круглый, спереди тупой, так как втянутые когти не оставляют отпечатка. Шаг рыси корот­кий. Следы ее тянутся полосой. Если проходят две рыси, то и тогда они оставляют как бы один след, ступая след в след.

Добычей рыси делается всякое животное, ко­торое она может осилить. Она ловит мышей, зайцев, глухарей, косуль и, в редких случаях, оленей, лосей и кабанов. Она так ловка, что ни одна мышь не ускользнет от нее; даже проле­тающую или поднимающуюся с земли птицу рысь умеет и успевает схватить лапой. Заду­шив пойманного зверька или птицу, рысь начи­нает играть добычей. Она, как кошка, швы­ряет ее лапой и ловит, делает прыжки, виляет своим коротким хвостом и сопит от удоволь­ствия. Даже будучи голодной, она некоторое время занимается этой игрой и только потом уже принимается за еду.

На севере, в сплошных лесах, рысь относи­тельно безвредна. В нашей средней полосе и в странах Западной Европы она вредит охот­ничьим хозяйствам и заповедникам, уничтожая дичь. Вред ее усиливается тем, что иногда она убивает животных больше, чем ей нужно для еды. Часто она только слизывает с добычи кровь и объедает лишь самые лакомые кусочки, остальное же бросает нетронутым. Падали она не ест. У нас рысь редко нападает на домашних животных и очень редко приближается к жилью человека. По словам сибирских промышленни­ков, рысь котится в начале лета, принося обык­новенно двух котят. Вполне точных и подроб­ных сведений о размножении рыси не имеется.

В неволе рыси, если они пойманы молодыми и приручены, очень привлекательны. «Я не­сколько раз, — говорит Брэм, — держал у себя рысей. Раз даже держал в одной клетке ка­надскую рысь и нашу обыкновенную, а также наблюдал этих животных в различных зоологи­ческих садах и могу поэтому говорить на осно­вании личного опыта. По сравнению с другими представителями кошачьего семейства рыси кажутся угрюмыми, упрямыми и ленивыми. Они лежат, как отлитые из меди статуи, почти без всякого движения целых полдня на одной и той же ветви, и лишь сжимание губ, движение ушей, глаз и хвоста показывает, что животное внимательно следит за всем окружающим. Каждое движение и каждое действие они вы­полняют с серьезным достоинством, нетороп­ливо и с невозмутимым спокойствием. Они никогда не позволяют себе, подобно другим кошкам, прыгать за едой, когда ее видят. На­оборот, рысь спокойно и пристально смотрит на брошенный ей кусок мяса, медленно прибли­жается к нему, но потом мгновенно схватывает его, усиленно виляя своим коротким хвостом. Полученную пищу рысь ест спокойно, без жадности, обычно не съедая всего, и с прене­брежением отворачивается от остатков. Совсем иначе ведут себя рыси, когда мимо клетки про­ходит или пролетает живое животное, которое может стать их добычей. Каждая собака, про­бежавшая мимо, каждая пролетевшая птица или мелькнувшая мышь возбуждают их вни­мание. Глаза тотчас же устремляются туда, где тонкий слух уловил легкий шорох. Рысь при­нимает характерную позу насторожившегося хищника, красивее которой трудно найти.

В зоологических садах рыси плохо перено­сят неволю и требуют тщательного ухода. Они не боятся резких перемен погоды и самых силь­ных морозов, если у них есть сухое логовище, но они очень требовательны к пище. Они едят только свежее мясо и должны получать раз­личных животных, чтобы была постоянная пе­ремена блюд. Несмотря на все заботы, рыси, содержимые в клетках, часто погибают. При­рученные рыси, содержимые на воле, жи­вут прекрасно и не болеют. Натуралист Оскар Левис очень красочно описывает свою руч­ную рысь.

«Моя рысь, — говорит он, — жесточайший враг домашних кошек. Этим, может быть, можно объяснить, почему на воле рысь и дикая кошка не встречаются в одних и тех же охотничьих областях. Свою молодую рысь я в течение не­многих месяцев приучил отзываться на кличку «Люси». Среди многих собачьих имен, которые я выкрикивал во время охоты, она всегда от­личала свое имя и с образцовым послушанием шла на зов. Мне удалось без всякого труда так хорошо выдрессировать Люси, что во время самой отчаянной, соблазнительной, но запре­щенной охоты за зайцами, птицами и овцами она останавливалась, если до нее достигал мой угрожающий зов, пристыжено бросалась на землю и по-собачьи просила прощения. Она скоро поняла значение выстрела, убивающего дичь для утоления ее голода. Если она была да­леко и не могла слышать моего зова, то достаточно было выстрелить из ружья, чтобы она поспешно явилась. Много ловкости и хитрости она проявляла при охоте за зайцами и голубями, мясо которых она предпочитала всякой другой пище. Люси добровольно, даже с удовольствием, хо­дила на все осенние охоты, следуя за мной по пятам. Если перед нами поднимался заяц или собаки пригоняли его к нам, то начиналась са­мая горячая охота. Однако, несмотря на чрезвы­чайное возбуждение, моя рысь имела всегда на­столько выдержки, что правильно учитывала быстроту своего бега и бега зайца. В тех слу­чаях, когда заяц превосходил ее в беге, она делала прыжки, чтобы схватить добычу. Если же заяц был молодой, не из быстрых, то она гналась за ним, не разбирая дороги, через плет­ни и заборы, следуя за дичью, как борзая со­бака, и охота при этом часто бывала удачной. При охоте на голубей Люси тоже проявляла достаточно сообразительности. После того как она много раз потерпела неудачу, бросаясь на голубей, сидевших на земле, она изменила тактику. Она перестала бросаться прямо на то место, где сидела птица, а стала делать над ней большой, хорошо рассчитанный прыжок вверх и хватала взлетевшего голубя острыми когтями прямо в воздухе.

Люси слушалась только меня и моего брата. Если мы оба в один день уезжали куда-нибудь, то никто не мог ее обуздать. Горе тогда было всякой неосторожной курице, утке или гусю. Однако, с наступлением темноты Люси пере­ставала буйствовать, взлезала на крышу и от­дыхала там, прислонясь к дымовой трубе. Если поздно вечером или ночью к крыльцу подъез­жал наш экипаж, она в несколько прыжков со­скакивала с крыши, спускалась по колоннам вниз и широким, высоким прыжком бросалась мне на грудь, обхватывая мою шею своими сильными передними лапами. Она громко мур­лыкала, ласкалась по-кошачьи, толкала меня головой и входила за нами в комнаты, чтобы расположиться на ночь на софе, постели или около печки.

Однажды мне и моему брату пришлось уехать на целую неделю. Рысь беспокойно искала нас и громко кричала, а на второй день оставила дом и поселилась в ближайшем березовом лесу.

Она начала бояться людей и перестала брать пищу из кухни. Только ночью она возвраща­лась еще на свое обычное место на крыше дома, около трубы. Когда мы ночью возвратились после долгой разлуки домой, радость ее была беспредельна. Вихрем слетела она с крыши и, бросаясь на шею, поочередно душила нас с бра­том своими ласками. Немедленно она вернулась к прежнему образу жизни и вечером снова до­ставила всем нашим гостям редкое и крайне занимательное зрелище: вытянувшись на софе за спиной моей матери, читавшей книгу, она довольно мурлыкала, зевала, а иногда поря­дочно похрапывала.